Виктор О`Рейли - Правила охоты
Прокурор кивнул и, откинувшись на спинку кресла, смежил веки. Руки его были сложены на груди. Несколько минут он хранил молчание, и Адачи, привыкший к подобным паузам, расслабился в ожидании.
На столе прокурора зазвонил телефон. Секинэ ответил на звонок, отвернувшись от Адачи, чтобы полицейский не слышал, о чем говорят прокурор и его собеседник. Жест этот не выглядел намеренным, скорее всего он был сделан чисто машинально, тем более что, закончив разговор, прокурор снова закрыл глаза и погрузился в размышления. Наконец он открыл их и заговорил:
– Это будет непростое расследование, Адачи-сан. Оно будет сложным, запутанным и, вполне вероятно, опасным. Едва ли найдется политический деятель или лидер преступного мира, который никогда не имел никаких дел с Ходамой, хотя бы и очень давно. Что бы мы ни раскопали, непременно будут затронуты влиятельные силы и чьи-то интересы…
Прокурор довольно улыбнулся, но тут же снова стал серьезным.
– Вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку, но будьте осторожны даже с теми, кому доверяете. Необходимо будет предпринять все возможные меры безопасности. Вы и ваша группа должны быть постоянно вооружены…
Глаза Адачи удивленно расширились. Патрульные полицейские, носившие форму, были, конечно, вооружены, но сам он почти никогда не брал с собой своего оружия. В этом не было никакой необходимости, за исключением совершенно особых обстоятельств. Кроме того, когда к его поясу бывала пристегнута эта смертоубойная железяка, безупречно сидящий пиджак начинал сборить в самых заметных местах.
Подумав обо всем этом, Адачи пробормотал что-то нелестное по адресу неизвестных преступников. Прокурору, во всяком случае, послышалось слово “дерьмо”.
– И еще одно, – сказал Тошио Секинэ, дважды нажимая на кнопку звонка на столе. Из кабинета его помощника донесся противный дребезжащий звук. – “Кванчо” тоже будет в этом участвовать.
Адачи услышал, как дверь за его спиной открывается, и узнал запах духов прежде, чем увидел вошедшую молодую женщину.
Секретная служба “Кванчо” занималась внешней безопасностью и борьбой с терроризмом и являлась таинственной и весьма секретной организацией, которой кое-кто откровенно побаивался. Официально эта служба подчинялась непосредственно премьер-министру, все доклады шли к самому или в его секретариат. В отдельных случаях “Кванчо” сотрудничала и с правоохранительными службами. Можно было сказать, что эта организация являла собой сам закон. Она делала все необходимое для защиты конституции, что бы это ни означало. Она не медлила и не теряла времени понапрасну. Она была немногочисленной, но весьма эффективной.
– Как и почему? – осведомился Адачи.
– В качестве наблюдателя и куратора, – пояснила вошедшая.
– Вот именно, – подтвердил прокурор. Чифуни Танабу церемонно поклонилась Адачи, который привстал со стула. Полицейский поклонился в ответ.
– Мне кажется, вы уже знакомы, – заметил прокурор, – и, смею надеяться, доверяете друг другу. Я специально просил, чтобы это дело поручили госпоже Танабу.
“Я знаю твои губы и твой язык, я знаю твое лоно и каждый дюйм твоего прекрасного тела, – подумал Адачи. – Но доверяю ли я тебе? Теперь, когда мы вот-вот окажемся в нейтральных водах?”
– Я польщен, сэнсей, – он обращался к прокурору, однако его замечание относилось и к Чифуни, которой он поклонился во второй раз. – Это будет подлинное наслаждение, – добавил он несколько неуверенно. Адачи чувствовал себя определенно двусмысленно.
Чифуни не ответила. Да ей и не было необходимости ничего говорить. Она лишь посмотрела на него по особенному, как умела только она одна. На губах ее играла слабая улыбка.
Квартира Адачи располагалась не где-нибудь в Богом забытом пригороде, до которого приходилось добираться общественным транспортом, тратя по полтора часа в один конец. Это была довольно комфортабельная и большая квартира с двумя спальнями и одной гостиной, расположенная на самом верхнем этаже в районе Джинбохо, в непосредственной близости от штаб-квартиры полицейского ведомства. Этот квартал славился оживленной книжной торговлей и, благодаря какому-то причудливому стечению обстоятельств, ножевыми изделиями. Здешние лавки поражали разнообразием режущих, рубящих, колющих и пилящих инструментов.
Чуть дальше по улице находился район Акихабара, где можно было купить любую электронную технику. Другим своим концом улица упиралась в ров с водой, и площадки парка, раскинувшегося вокруг императорского дворца. Неподалеку располагался и мавзолей Ясукуни – памятник жертвам войны.
Это был своеобразный уютный район, до которого без труда можно было добраться на метро. И жить в нем было приятно. Иногда Адачи спускался по улице вниз и брал напрокат лодку, в которой можно было кататься по небольшому каналу вокруг дворца Императора. А иногда он брал лестницу и через верхнее окно выбирался на крышу с бутылочкой сакэ, чтобы принять солнечные ванны. Крыша была огорожена невысоким парапетом, который создавал иллюзию уединения.
Время от времени он выбирался на крышу и для того, чтобы заняться любовью, однако довольно часто ему мешал болтавшийся в небе серебристый полицейский вертолет, который патрулировал центральные районы Токио. Однажды Адачи довелось побывать на борту этой легкой машины, и потому он хорошо представлял себе, что можно разглядеть при помощи хорошей электронной аппаратуры даже с высоты тысячи футов.
Жилище Адачи, как и большинство японских квартир, являлось тем местом, где западный и восточный стили тесно переплетались друг с другом. Как правило, оба стиля смешивались между собой чисто по-японски: западная мебель была модифицирована и изменена в соответствии с физическими стандартами местных жителей. В случае с Адачи, который был довольно высок ростом, в подобной перестройке не было нужды.
Когда под рукой не было стульев, и когда этого требовали обстоятельства, Адачи, как и положено всякому цивилизованному японцу, умел часами сидеть на полу, не ощущая при этом ни малейшего неудобства. В данный момент он тоже был на полу, однако поза его была совсем не традиционной: он вытянулся в гостиной на тростниковой циновке татами, подложив под голову подушку. Комната, освещенная двумя стеариновыми свечами, была погружена в полутьму.
Напротив него также на полу сидела Чифуни, однако ее поза гораздо больше соответствовала образцу, который предписывался традициями японским женщинам. Ноги она подогнула под себя и, перенеся тяжесть тела на пятки, сложила руки на коленях, выглядя при этом так покорно и скромно, как должна была бы выглядеть идеальная гейша в мечтах любого японского мужчины. Едва подумав об этом, Адачи немедленно отметил про себя, что в случае с Чифуни то, что можно было увидеть на поверхности, едва ли соответствовало действительности.
Чифуни была одета в короткую юбку по последней западной моде, сшитую из какого-то мягкого бежевого материала, которая, в том положении, в каком сидела Чифуни, поднималась гораздо выше колен. Бежевый жакет из такой же ткани она давно сняла, оставшись в кремовой блузке без рукавов.
Она воистину была прелестна, особенно без автоматической “беретты”, которую носила в крошечной кобуре сзади, за поясом юбки. В настоящее время оружие было надежно заперто в сумочку и убрано подальше. Адачи знал, что Чифуни постоянно носила с собой глушитель и две запасные обоймы с патронами. Это оружие означало нечто большее, чем мера предосторожности; оно предназначалось для того, чтобы им пользоваться, а не для того, чтобы носить с собой “на всякий случай”. Впрочем, в настоящий момент Чифуни по всем признакам не была расположена начинать пальбу.
Адачи попытался сообразить, где лежит его собственный револьвер, и когда он в последний раз практиковался в стрельбе, однако так и не вспомнил. В конце концов, все это были проблемы завтрашнего дня.
Он посмотрел сквозь застекленную крышу в мутное сияние: именно таким, лишенным звезд, было ночное небо над Токио в облачную погоду. Потом Адачи перевел взгляд на Чифуни и приподнялся на локте. Увидев, что он осушил свой бокал, она наклонилась вперед, чтобы снова его наполнить. Когда молодая женщина придвинулась ближе, Адачи с неожиданной остротой почувствовал аромат ее тела, мягкую матовость се кожи, но Чифуни сразу же вернулась в свое первоначальное положение.
– Что так интересует “Кванчо”? – спросил он. Чифуни покачала головой.
– Я не могу сказать. Ты же знаешь.
Адачи сдержанно улыбнулся.
– Я почти ничего не знаю о тебе, – сказал он. – Я не знаю, что ты можешь, а что – нет. Мне известно только одно: как ты действуешь в тех случаях, когда дело касается меня. Должен сказать, у тебя прекрасно получается.
Чифуни ответила ему улыбкой на улыбку.
– Ты – мужской шовинист, – сказала она неожиданно ласково. – Может быть, просто не так радикально настроенный, как большинство японских мужчин. Попытайся воспользоваться этим своим преимуществом, потому что времена быстро меняются.
